— Женни, милая, прошу тебя, сыграй для меня что-нибудь, — и сейчас же вышла из комнаты в цветник и села на скамейку.
Она почти ни одной секунды не сомневалась в том, что Женни сыграет то самое место из Второй сонаты, о котором просил этот мертвец с смешной фамилией Желтков.
Так оно и было. Она узнала с первых аккордов это исключительное, единственное по глубине произведение. И душа ее как будто бы раздвоилась. Она единовременно думала о том, что мимо нее прошла большая любовь, которая повторяется только один раз в тысячу лет. Вспомнила слова генерала Аносова и спросила себя: почему этот человек заставил ее слушать именно это бетховенское произведение, и еще против ее желания? И в уме ее слагались слова. Они так совпадали в ее мысли с музыкой, что это были как будто бы куплеты, которые кончались словами: «Да святится имя Твое».
«Вот сейчас я вам покажу в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни жалобы, ни упрека, ни боли самолюбия я не знал. Я перед тобою — одна молитва: „Да святится имя Твое“.
Да, я предвижу страдание, кровь и смерть. И думаю, что трудно расстаться телу с душой, но, Прекрасная, хвала тебе, страстная хвала и тихая любовь. „Да святится имя Твое“.
Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было богу и судьбе. „Да святится имя Твое“.
В предсмертный печальный час я молюсь только тебе. Жизнь могла бы быть прекрасной и для меня. Не ропщи, бедное сердце, не ропщи. В душе я призываю смерть, но в сердце полон хвалы тебе: „Да святится имя Твое“.
Ты, ты и люди, которые окружали тебя, все вы не знаете, как ты была прекрасна. Бьют часы. Время. И, умирая, я в скорбный час расставания с жизнью все-таки пою — слава Тебе.
Вот она идет, все усмиряющая смерть, а я говорю — слава Тебе!..»
Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел легкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями. Острее запахли звезды табака... И в это время удивительная музыка, будто бы подчиняясь ее горю, продолжала:
«Успокойся, дорогая, успокойся, успокойся. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Ты ведь моя единая и последняя любовь. Успокойся, я с тобой. Подумай обо мне, и я буду с тобой, потому что мы с тобой любили друг друга только одно мгновение, но навеки. Ты обо мне помнишь? Помнишь? Помнишь? Вот я чувствую твои слезы. Успокойся. Мне спать так сладко, сладко, сладко».
Женни Рейтер вышла из комнаты, уже кончив играть, и увидала княгиню Веру, сидящую на скамейке всю в слезах.
— Что с тобой? — спросила пианистка.
Вера, с глазами, блестящими от слез, беспокойно, взволнованно стала целовать ей лицо, губы, глаза и говорила:
— Нет, нет, — он меня простил теперь. Все хорошо. - Jenny, my dear, I beg you, play me something - and immediately left the room in the flower bed and sat on the bench.
It is almost a single second did not doubt that Jenny will play the same place of the second sonata, which asked the dead man with a funny name yolk.
And so it was. She learned from the first chords it is exclusive, only the depth of the product. And her soul as if split in two. She thought at the same time that it was held by the great love that is repeated only once in a thousand years. I remember the words of General Anosov and asked myself why this person made her listen to it is a work of Beethoven, and even against her will? And in the mind of her words were composed. They coincided in her mind with the music, it was as if the verses, which ends with the words: "Hallowed be thy name."
"Now I'll show you in the gentle sounds of life that is humbly and happily doomed itself to torture, suffering and death. No complaints, no reproach, no pain pride I did not know. I'm in front of you - one prayer: "Hallowed be thy name."
Yes, I foresee the suffering, blood and death. And I think that it is difficult to leave the body with the soul, but, beautiful, thank you, praise and quiet passionate love. "Hallowed be thy name".
I remember your every move, smile, look, the sound of your gait. Sweet sad, quiet, beautiful sadness obveyany my recent memories. But I did not cause you grief. I'm alone, in silence, because it pleased God and destiny. "Hallowed be thy name".
In dying a sad hour, I only pray you. Life could be wonderful for me. Do not complain, poor heart, do not murmur. In my heart, I call upon death, but at the heart is full of praise to you, "Hallowed be thy name."
You, you and the people who surround you, all of you do not know how you were beautiful. Beat the clock. Time. And, dying, I'm sad hour of parting with life still sing - thank you.
Here she comes, all tames death, and I say - thank you! .. "
Princess Vera embraced the trunk of acacia, clung to him and cried. Tree shaking gently. I ran a light breeze, and sympathizing with her exactly, rustled leaves. Sharper Star smell of tobacco ... And at this time of amazing music, as if obeying her grief, she went on:
"Calm down, dear, calm down, calm down. Do you remember me? Do you remember? You're my one and last love. Calm down, I'm with you. Think of me, and I will be with you, because you and I love each other only for a moment, but forever. Do you remember me? Do you remember? Do you remember? Here I feel your tears. Calm down. I sleep so sweet, sweet, sweet. "
Jenny Reuter left the room, had finished playing and saw the Princess Vera, sitting on a bench in tears.
- What's wrong? - I asked the pianist.
Vera, his eyes glistening with tears, anxiously, excitedly began kissing her face, her lips, her eyes, and said:
- No, no, - he forgave me today. All is well. | |
