Рассчитай меня, Миша. Ночь, как чулок с бедра,
Оседает с высоток, чтобы свернуться гущей
В чашке кофе у девушки, раз в три минуты лгущей
Бармену за стойкой, что ей пора,
И, как правило, остающейся до утра.
Её еле хватило на всю чудовищную длину
Этой четверти; жаль, уже не исправить троек.
Каждый день кто-то прилепляет к ее окну
Мир, похожий на старый выцветший полароид
С места взрыва – и тот, кто клялся ей, что прикроет,
Оставляет и оставляет ее одну.
Миша, рассчитай ее. Иногда она столько пьёт,
Что перестает ощущать отчаянье или голод,
Слышит скрежет, с которым ты измельчаешь лёд,
Звук, с которым срывается в небо голубь,
Гул, с которым садится во Внукове самолёт.
Вещи, для которых все еще нет глаголов.
Мама просит меня возвращаться домой до двух.
Я возвращаюсь после седьмого виски.
В моем внутреннем поезде воздух горяч и сух,
Если есть пункт прибытия – путь до него неблизкий,
И Иосиф Бродский сидит у меня в купе, переводит дух
С яростного русского на английский.
Там, за баром, укрывшись, спрятав в ладони нос,
Мальчик спит, в драных джинсах, худ, как военнопленный.
В этом городе устаешь и от летних гроз, -
Был бы Бог милосерд – заливал бы монтажной пеной.
Рассчитай меня, Миша. Меня и мой постепенный,
Обстоятельный,
предрассветный
хмельной
невроз. Calculate me, Misha. Night as stocking with hip,
Settles with skyscrapers to curl guschey
In a cup of coffee at the girl, every three minutes lying about
The bartender at the bar, that she must,
And, as a rule, remain until the morning.
She was barely enough for the enormity length
This quarter; sorry, do not fix triples.
Every day someone clings to her window
Peace, like an old faded Polaroid
On the site of the explosion - and the one who swore to her that will cover,
Leaves and leaves her alone.
Misha, calculate it. Sometimes she drinks so much,
What ceases to feel despair or famine,
He hears the rattle, with whom you are crushed ice
The sound, which breaks down in the blue sky,
Ghul, which sits at Vnukovo aircraft.
Items for which there is still no verbs.
Mom asked me to return home to two.
I'm going back after the seventh whiskey.
In my train domestic air is hot and dry,
If there is a point of arrival - not a short path to it,
And Joseph Brodsky sitting in my compartment, breath
With fierce Russian to English.
There, behind the bar, hidden, hidden in the palm of your nose,
The boy sleeps in torn jeans, thin as a prisoner of war.
The city is tired and from summer thunderstorms -
Would a God of mercy - be flooded with foam.
Calculate me, Misha. Me and my gradual,
A comprehensive,
predawn
intoxicating
neurosis. Смотрите также: | |
